Отсутствие информации, «что там происходит», ощущается все более остро на фоне серии разнобойных высказываний лиц различной степени влиятельности (Якунин, Кадыров и т. д.) Но сигналы, идущие из системы, малоинформативны, поскольку представляют смесь вскриков и всхлипываний, судорожного бормотания, причитаний и междометий. Они возникают на подсознательно-интуитивном и рефлекторном уровне, тогда как передача информации о состоянии системы неотделима от её интерпретации и обсуждения. Это то, на чем когда-то сломался официозный спикер Павловский, с какого-то момента признавший, что не может быть рупором системы в значении её речи и смысла – строй бесповоротно погружается в до-сознание, становится непереводимым конгломератом невнятно бурчащей, чавкающе-хрюкающей массы, поэтому надо уходить. Он ушёл, но его высказывания в последующий период, выиграв почти во всем, проиграли по крайней мере в одном важном пункте: стали его частными мнениями. В его отсутствие полуживая туша из камня, щебня, песка, строительных материалов и строительного мусора вперемешку продолжает самостийно и самозабвенно булькать смыслами и будущим. Изборцы не находятся в лучшем положении в сравнении с недавними выходцами из «логова», подобно другим, они судят на расстоянии. Как вулканологи, изучающие, что в очередной раз вылетело из жерла и о чем это косвенно может свидетельствовать.

В этом ключевой недостаток, уже отмечавшийся. Система не знает себя и не хочет знать. В ней наложен запрет осознанно публично, то есть артикулированно и дискуссионно, изнутри мыслить о ней. Система не может обсуждать свои дела. Нет каналов, по которым передавалось бы знание, что в ней сейчас (фактически, она образована данным запретом). Естественно, такие каналы должны существовать в виде многообразия смысловых траекторий, объединённых внутренним неформальным единством системной идеи. Они подразумевают прозрачность внутреннего смыслового пространства.

То обстоятельство, что конструктивное, положительное (со)знание о системе отторгнуто, удалено ею из себя, говорит о её фундаментальной левой сущности. Она плохо к себе относится. Она себя не замечает. Она порождена (ведь у всего есть духовная сущность) левым духом слабости, отречения от себя, обратным правому духу самоутверждения. Поэтому система скорее приемлет откровенно враждебные высказывания о себе извне, чем любые претензии на идейность, близость и идейную близость. Ей комфортнее иметь дело с западными экспертами и журналистами, чем со «своими». От своих она допускает только пропаганду. При всех попытках Межуев в «Известиях» – пропагандист. Ему не хватает обратной связи, чтобы быть чем-то другим – никто из персон соответствующего круга не собирается всерьез, то есть вслух, обсуждать с ним его мысли, куда двигаться и как развиваться. Да и он не решается проявить настойчивость и продолжить тему там, где это напрашивается. Он разговаривает сам с собой, с пространством и с «врагами». Никому не мешая и не помогая, хотя и числясь по внутренней бухгалтерии в рубрике «наш агитатор». От следующего шага – к обратной связи и рефлексии – система в его лице однозначно воздерживается.

В тексте о британском опыте развития правящего слоя (с сохранением и совершенствованием системы идентификации, но именно потому с включением нового и способностью роста) формулировалось преимущество успешной имперской элиты, каким его видели де Токвиль и Шумпетер. У нас на месте этого преимущества дыра – всё организовано с точностью до наоборот: поэтому мы проиграем. Там, где в Англии, формируя правящее сословие, и отбирая людей в него, приучали обсуждать дела власти, у нас приучают этого не делать. В результате никто сейчас не знает, «где оно» зависло в данный момент. И оно само же в первую очередь.