Для начала отвлечемся от картинки и ознакомимся с примером реакции «на всё на это» вполне лояльного человека, у которого, однако, не выдерживает чувство вкуса.

Главный редактор «своей» ныне «Газеты.ру» не сдержала вздох разочарования: господа... да хорошо я к вам отношусь, кто бы сомневался, но почему же вы такие… картонные? Контраргумент: а Навальный еще хуже – как раз для дружеского разговора между «своими» и не подходит. Не извиняет Навальный! Для внутреннего использования не годится, несмотря на то, что таков его функционал во внешних средах.

Ненастоящие, игрушечные – это же не госдеп внушает. Это в данном случае не только логика и текст, но еще и элементарная женская интуиция. Впечатление, которое в свою очередь уже не подделаешь. И вот читает абстрактное ответственное лицо подобные упреки и думает, мысленно инвентаризируя честно нажитое на государевой службе: ну, кто это тут ненастоящий… и что ненастоящее? Да ладно… Вот это что ли? Очень даже настоящее, хоть на зуб попробуй.

А самые продвинутые из самых ответственных наоборот бормочут: э, да что там, у нас сейчас вообще всё такое, ненастоящее, постановочное. Липовый мир. Это ещё Хайдеггер с Бодрийяром сказали, а мы люди модные, современные, щи лаптем не хлебаем, от трендов не отстаем. Ну и исполняем завет. А что нам остается, по сути маленьким и исполнительным именно потому, что модным и современным? В итоге, да, политика сводится к политтехнологиям, «власть перемещается в театр».

Понимать лучше сравнивая. Иногда слышишь, как принимаются учить о предвечной оппозиционности интеллигенции, о том, что мысль и культура разворачиваются в противостоянии власти. В целом это, конечно, неверно, но информативно в порядке личной истины говорящего о себе. Такое обобщение имеет значение добровольной декларации собственной левой идентичности того, кто претендует обобщать, и не более, чем. Но требовать от власти, чтобы она была «настоящей», а применительно к такой сущности, как власть, это значит: великой – да, прерогатива мысли и культуры. Есть власть и Власть. Какая-то не выдерживает ценностных и исторических критериев, с другой можно жить и работать.

Рассмотрим далекую от идеала фотографию изображения в одном из помещений palazzo Vecchio во Флоренции, с которой начинается текст. Кто же это угодливо склонился перед циничного вида мужиком с крючковатым носом, словно бы срисованным из популярных пособий по всемирному жидомасонскому заговору? Что за жалкий лакей и прихлебатель? Отметим здоровенный кошелёк крючконосого персонажа, явно выставленный напоказ – зримое выражение беззастенчивого, откровенного культа наживы, перед которым все должны выражать нижайшую покорность. Ну, в общем и выражают, нетрудно констатировать.

Анекдот в том, что перед нами вовсе не анекдот на потребу сторонникам анекдотического способа мышления. Тут всё поправдешное. На картинке цезаристский лидер Флоренции XV века и, действительно, самый богатый человек в городе Козимо Медичи Старший всего лишь навсего поручает Филиппо Брунеллески построить собор Санта Мария дель Фьоре. Ну, а выставленный напоказ кошелек вообще ничего не означет: просто так тогда носили деньги. Они ж в ту пору не бумажные были и не пластиковые, за пазуху мешок золота не засунешь. Тем не менее финансирование под постройку организовывал, естественно, Медичи.

Вот он, кстати, предмет холуйства, памятник продажности художника. Стоит уже почти 600 лет.







Неподалеку от Козимо и Брунеллески преемник названного тиранна, небезызвестный Лоренцо восседает в окружении людей, с которыми ему, надо думать, было поговорить приятно. Ниже следует состав почтенного собрания. По контрасту вспоминается философическая свита другого видного цезаря, жившего во времена не столь отдаленные и душ поболе имевшего под контролем. Кто у него, интересно, был и. о. Пико делла Мирандола? Академик Митин, наверное.





Власть различается рангом исходя из себя, из внутренних источников смысла и величия. Она определяется собственным отношением к самой себе. Однако как свет и дух, смысл и величие не только полагают границы, но и переходят их. Великую власть, как и картонную и жалкую, создаёт всё общество в совокупности: тем, как оно мыслит, тем, что оно ценит и во что верит. Брунеллески – не что-то внешнее для Медичи, равно как и Медичи – носители взгляда на себя и мир с той же высоты, откуда видели реальность художники, подобные создателю флорентийского Дуомо. Всё это люди одного духовно-властного творческого ранга, ранга «правизны». Сама же власть – это собор, который при правильном отношении строится долго и со вкусом, образуя национальное или имперское священное тело, живое и растущее на протяжении сотен лет.

Но когда мы видим картонных людей и картонные конструкции вместо каменных сводов, то приходится думать, что мы не в середине, а лишь где-то в начале этого пути. Собор из папьемаше в натуральную величину нужен для отработки деталей дизайна и окажется лишним, когда начнется настоящее строительство. Но его и в музей не сдашь.