В Риме в палаццо Кафарелли на Капитолии выставляется тот самый автопортрет Леонардо да Винчи, привезли из Турина до 3 августа. По такому случаю не мог не нанести визит. Хорошими фотографиями не похвастаюсь, тем более, что тут фотографировать? К оригиналу знаменитого рисунка, который так растиражирован, приближаешься с почтением и видишь бледную копию высокопрофессиональных репродукций. Шутка.

Рисунок на самом деле очень небольшой, 33 на 21 сантиметр, состояние бумаги по прошествии 500 лет вполне понятное. Но это не умаляет в нём качество оригинала, вызывающее ожидания, которые отличаются от требований к копии. Оригинал – духовен. Это что-то очень хрупкое, и одновременно жесткое, нечеткое и передающее ясность смысла.

Это лицо выглядывает из хаоса, из тумана становления и созидания – из потока времени и вечности: оно их, роящихся, и олицетворяет, удерживая. Это – лицо живой силы, воли к авторству себя, которая собирает нечто устойчивое в окружающей перводанной игре самоуничтожения. Ведя отсчет с рубежного для Запада момента «начала истории», она представляет себя потомкам и зрителям в рамке рисунка Леонардо и Нового времени. Но сверх того рефлексирует, а именно отдаёт себе отчет в динамическом агрессивном насильственном характере себя, в условности результата каждого творца, собирающего из ничего что-то, чтобы затем повторить собственное усилие поверх сделанного. Ирония и отстраненность сочетаются с вовлеченностью. Это лицо силы, которая воплощается и развоплощается одновременно, которая стоит на пути вверх и вниз – вступив на лестницу.

В каком-то ракурсе восприятия думаешь, что на рисунке – горечь и грусть человека, который смотрел на себя в зеркало, видел то, что там видел, внутри зная, помня себя молодым и цветущим. Но эта интерпретация не исключает того, о чем только что говорилось, она вливается лишь как частный случай в незавершённый смысл рисунка, как он тут описан. В целом понятно, почему Ницше вспоминал этот автопортрет, когда ему требовалась иллюстрация образа Заратустры последней 4-й части. «Созидание» и «созидающий», единство пути вверх и вниз, лестница – привычные рефрены этой книги – неизбежно приходят на ум, когда пытаешься перехватить взгляд Леонардо. Впрочем, создающий себя в той же мере, в какой сознающий и изображающий, и наоборот, субъект немецкого трансцендентального идеализма Фихте, раннего Шеллинга мог бы не менее того попытаться узнать себя в этих исчезающих и колеблющихся границах. Рамочного жизненного пространства для деталей, конечно, как всегда, не хватает. Но иногда мало и жизни, даже если она становится философией или искусством.










P. S. В Риме очень жарко и пасмурно, температура до + 35. Невидимое Солнце направляет к истокам.